Любовь к изобразительному искусству и преданность
врачебной практике тесно сплелись в судьбе Давида Лазаревича Сигалова. Прожив
92 года, он даже на исходе лет не мог однозначно ответить, что для него важнее
— врачевать душу или лечить тело. Это были две страсти его жизни.
Сыновнее послушание и перенесенная тяжелая болезнь сделали из Сигалова одного из самых известных в Киеве детских врачей. А было дело так. В 1912 г. Сигалов с отличием окончил гимназию и вне конкурса поступил в Киевский университет на медицинский факультет. Но ровно через сутки решил перевестись на юридический. Его отец случайно узнал об этом и немедленно приехал в Киев. Отчаяние отца было таково, что Сигалов опять изменил решение и с новым заявлением пошел к ректору. “Что вы скачете, как блоха?” — резко спросил тот. “Единственная причина — подчиняюсь воле отца”, — ответил абитуриент. “Перевести”, — наложил резолюцию ректор. Так Давид Сигалов оказался на медицинском факультете, где, кстати, в то же самое время, на два курса старше, учился и будущий автор “Мастера и Маргариты” Михаил Булгаков.
Через три года студентов-медиков отправили на фронт. Сигалов был контужен и эвакуирован в Киев. В 1916 г. его демобилизовали, и он в качестве ординатора поступил в детскую клинику при Киевском университете.
А в 1919 г. случилась беда. 25-летнему Давиду Сигалову знаменитейший Феофил
Яновский, чье имя носит сейчас Национальный институт фтизиатрии и
пульмонологии, поставил страшный диагноз — туберкулез легких, и приговор — жить
осталось 6-10 дней. “Была зима. На санях увозили меня домой. По дороге новая
беда — нападают хулиганы и снимают шапку, — рассказывал позже сам Сигалов. — А
ведь было так много планов. Я мучительно задумался — как могу сохранить себе
жизнь? Думалось так: если одно легкое не действует — значит, его функции
переходят на другое, стало быть, здоровому легкому нужно больше кислорода.
Тогда я, к ужасу родных, потребовал выводить меня на воздух. И так в течение
всей зимы и весны. Температура начинает падать, здоровье крепнет, и постепенно
я поднимаюсь на ноги”. Этот случай стал поворотным в судьбе начинающего врача,
определив его врачебную и жизненную философию, основанную на культе воздуха.
Приходя к своим маленьким пациентам, Давид Лазаревич широко открывал форточку в
любое время года и призывал родителей не кутать заболевших чад, объясняя, что
лишь воздух сделает их детей здоровыми. Сигалов рассуждал еще таким образом:
“Почему картины такие хорошие и так долго сохраняются? Потому что они не любят
жары и тепла. Именно поэтому надо, чтобы человек тоже жил при температуре 18
градусов, ведь только тогда организм мобилизуется”. Екатерина Ладыжинская,
заместитель директора Киевского музея русского искусства, с улыбкой вспоминает:
“Когда я пришла работать в музей, здесь было очень холодно. Во всех рабочих
комнатах температура 16-18 градусов, и мы замерзали, сидели в кофтах, шарфах, а
Михаил Факторович, заведовавший тогда отделом искусства второй половины XIX
века, который дружил с Сигаловым, еще и открывал форточку. Просто “умирая” от
холода, мы просили ее закрыть, но он всегда вопрошал: “Вы хотите быть красивыми
и долго жить? Так вот, Сигалов сказал, что для детей в комнате должна быть
такая температура, значит, и у нас будет”. А когда Сигалов приходил в музей,
всегда требовал: “Немедленно открыть окна, чтобы чистый воздух шел”. Его
выражение “воздух — спутник здоровья” до сих пор хорошо помнят родители,
лечившие у него своих детей. А все, некогда встречавшиеся с Сигаловым,
единодушны: “В то время, когда практиковал Давид Лазаревич, в Киеве не было человека,
не знавшего его!”.
Что касается страсти к коллекционированию, то она проявилась еще в детском возрасте. И “заставила” 6-летнего мальчика собирать открытки, вырезки из газет и картинки из книг. Но только в 1924 г. будущий коллекционер сделал свое первое серьезное приобретение — в комиссионном магазине на Крещатике, 12 он купил картину немецкого художника, которая положила начало его первой “довоенной” коллекции. К сожалению, она не сохранилась — 126 картин, собранные в течение 15 лет, бесследно исчезли: были распроданы, погибли во время Второй мировой войны. И только четыре из них, среди которых эскиз декорации Александра Головина к опере Жоржа Бизе “Кармен” (1903 г.) и “Женщина в кивере” Валентина Серова, со временем были возвращены в новое собрание, появившееся уже после войны.
Сыновнее послушание и перенесенная тяжелая болезнь сделали из Сигалова одного из самых известных в Киеве детских врачей. А было дело так. В 1912 г. Сигалов с отличием окончил гимназию и вне конкурса поступил в Киевский университет на медицинский факультет. Но ровно через сутки решил перевестись на юридический. Его отец случайно узнал об этом и немедленно приехал в Киев. Отчаяние отца было таково, что Сигалов опять изменил решение и с новым заявлением пошел к ректору. “Что вы скачете, как блоха?” — резко спросил тот. “Единственная причина — подчиняюсь воле отца”, — ответил абитуриент. “Перевести”, — наложил резолюцию ректор. Так Давид Сигалов оказался на медицинском факультете, где, кстати, в то же самое время, на два курса старше, учился и будущий автор “Мастера и Маргариты” Михаил Булгаков.
Через три года студентов-медиков отправили на фронт. Сигалов был контужен и эвакуирован в Киев. В 1916 г. его демобилизовали, и он в качестве ординатора поступил в детскую клинику при Киевском университете.
Что касается страсти к коллекционированию, то она проявилась еще в детском возрасте. И “заставила” 6-летнего мальчика собирать открытки, вырезки из газет и картинки из книг. Но только в 1924 г. будущий коллекционер сделал свое первое серьезное приобретение — в комиссионном магазине на Крещатике, 12 он купил картину немецкого художника, которая положила начало его первой “довоенной” коллекции. К сожалению, она не сохранилась — 126 картин, собранные в течение 15 лет, бесследно исчезли: были распроданы, погибли во время Второй мировой войны. И только четыре из них, среди которых эскиз декорации Александра Головина к опере Жоржа Бизе “Кармен” (1903 г.) и “Женщина в кивере” Валентина Серова, со временем были возвращены в новое собрание, появившееся уже после войны.
