Евгений Плужник (Часть 1)

Друзья часто сравнивали Евгения Плужника с австрийским поэтом Райнером Марией Рильке, — его стихи были такими же модными, ими восхищались и читатели, и коллеги-поэты, а один из них назвал Плуж­ника «взрослым, лирическим ребенком». По свидетельству очевидцев, во внешности поэта было нечто магнетическое, — не зря же он сумел на одной студенческой вечеринке очаровать первую красавицу Киевского музыкально-драматического института, не сказав за весь вечер ни единого слова.

Собственно, Плужник мог и не стать поэтом, мог по-прежнему преподавать в начальной школе и вести театральный кружок в селе Великая Богачка на Полтавщине, и там он, скорее всего, погиб бы во время Голодомора. Однако двадцати трех лет отроду Плужник поехал в Киев, чтобы учиться сначала в Ветеринарно-зоотехническом, а затем — в Музыкально-драматическом институтах.

В одном из своих стихотворений Плужник писал: «Я живу на поверсі шостому». Поэт и его жена Галина в самом деле прожи­вали в маленькой комнатушке в коммунальной квартире на последнем, шестом этаже дома в самом центре Киева — на северном склоне Крещатой долины, на ули­це Прорезной. Рядом — здание, в котором во время украинской революции размещался Молодой театр Леся Курбаса, позже — Дом писателей. А Гали­на работала кварталом ниже — в Доме ученых на углу Прорезной и Пушкинской. Там в середине 20-х годов проводились благотворительные музыкальные вечера, и собранные на них средства передавались семьям киевских масонов, арестованных ГПУ.

Плужник любил смотреть в большое окно своей комнатушки (ныне оно на треть заложено кирпичом): сверху хорошо были видны модерновые здания Крещатика, которые в сентябре 41-го взлетят в воздух от советской взрывчатки; Советская площадь (ныне Майдан Незалежности), над ним — бывший Институт благородных девиц, в котором тогда находилась комендатура НКВД с внутренней тюрьмой; противоположный склон Крещатой долины; вдали — золотые купола Киево-Печерской лавры, а за ними — Днепр.

Как многие украинские поэты прошлого и позапрошлого веков, Плужник сначала писал стихи на русском языке — это было еще во время его учебы в гимназиях Воронежа, Богучара, Ростова-на-Дону и Боброва. В Киеве он перешел на украинский. Впервые 24-летний поэт опубликовал свои поэзии в киевском журнале «Глобус» под псевдонимом «Кантемирянин» — наверное, в память о слободке Кантемировке на Воронежчине, где он родился в семье мелкого торговца. А первый сборник стихотворений Плужника «Дні» был издан благодаря Галине: она собрала листы со стихами, которые поэт хранил под матрасом и в печи, и отнесла в издательство.

Болея легкими с детства, Евгений каждую осень ездил лечиться на Южный берег Крыма, в частности в санаторий «Кара­сан» в Алуште. Наверное, именно потому во многих его стихах

 Литературное творчество Плужника продолжалось неполных 11 лет. В течение этого времени он издал сборники поэзий «Дні» и «Рання осінь» (третий сборник, «Рівновага», вышел уже после смерти поэта в Аугсбурге в 1948 году), роман «Недуга», четыре пьесы, два киносценария и переводы произведений Николая Гоголя, Антона Чехова, Максима Горького, Льва Толстого и Михаила Шолохова. Вместе со своим приятелем Валерьяном Пидмогильным Плужник написал киносценарий «Саламбо» и составил словарь «Фразеологія ділової мови».

Пьесы Плужника можно сравнить с пьесами Мыколы Кулиша, а его роман — с романами В. Домонтовича, прежде всего с «Доктором Серафікусом», в котором упоминаются сам Плужник и кофейня «На хвилинку» на Прорез­ной. В то же время его стихи близки поэзиям неоклассиков, особенно Мыколы Зерова: они оба проникались, как сказал Плужник, «мудростью мудрых». Поэт Владимир Державин отметил «бесспорную несочетаемость лирики Плужника с каким угодно тоталитаризмом», а художник и поэт Святослав Гординский заметил, что Плужник бежал от советской действительности в философию. Официальная же критика обвиняла поэта в украинском национализме, индивидуализме, упадочничестве и оторванности от жизни.

 Вона зійшла до моря. Хто вона,

Навіть самій їй байдуже віднині.

…Хіба ж не всі ми —
єдності луна

В скороминущій і пустій відміні?

Лінивий рух — і ось під ноги ліг

Прозорий вінчик —
кинута намітка,

І на стрункім стеблі високих ніг

Цвіте жарка,
важка і повна квітка —

Спокійний торс, незаймано-нагий!

Спадає вал… Німують береги…

І знову плеск… І затихає знову…

То пальцями рожевої ноги

Вона вгамовує безодню бірюзову.

І відкрива обійми їй свої

Ця велич вод,
усім вітрам відкрита, —

Здається, повертає Афродіта

У білий шум, що породив її.