Михаил Терещенко (Часть 2)

Ремизов, по предложению Михаила Ивановича, уже писал для Лядова либретто балета «Алалей и Лейла» по мотивам древнерусского сказочно-обрядового фольклора. А для второго балетного спектакля, на музыку Глазунова, Терещенко попросил Алексея Михайловича предложить Блоку сочинить сюжет на романтическую тему из жизни средневековых провансальских трубадуров. Об этом и говорили Михаил Иванович с Александром Александровичем на первой встрече у Ремизова. Она осталась бы просто деловой да и только, если бы не возникшая взаимная симпатия.

Терещенко признался поэту, что хорошо знает и любит его стихи, а тот все больше и больше располагался к новому приятелю. Их ежедневные общения проходят в обсуждении сюжета о тайной любви старого трубадура к молодой красавице, в обмене сокровенными мыслями о предназначении искусства, о его месте в жизни.

Они становятся почти неразлучны: подолгу засиживаются у Михаила Ивановича дома, разъезжают по городу и за городом на терещенковском автомобиле, который тот великолепно «лидировал», с юношеским азартом катаются на «американских горках», открывшихся в Луна-Парке. Блок записывает в дневнике о Терещенко: «Милый, хороший, с каждым разом мне все больше нравится».

Поэт упоенно работает над балетом и вскоре видит, что надо говорить не о балетном сюжете, а об опере. При этом Терещенко не оставлял надежду на музыку Глазунова для нее.

А когда была закончена третья, окончательная редакция, стало ясно, что рамки оперы тоже малы. Так из незамысловатого, чисто балетного сюжета выросло одно из самых блестящих творений Блока — стихотворная драма «Роза и Крест».

В конце января 1913 года Александр Александрович собрал у себя небольшой круг и прочел новую вещь. Драма произвела на присутствующих очень сильное впечатление. Всеволод Мейерхольд был восхищен стройностью развития действия и законченностью отделки. «Вы никогда еще так не работали», — сказал он автору.

В. Н. Княжнин, автор одной из монографий о Блоке, вспоминал о своем разговоре с поэтом:

— Я очень многим обязан Терещенко. Он заставил меня окончить «Розу и Крест».

— Заставил?

Улыбка (кивок головы):

— Заставил. Я ходил к нему читать каждый акт снова и снова, пока все стало хорошо.

Помолчав, наивно и скромно:

— А то бы не закончить…

Впервые драма была напечатана в альманахе недавно появившегося в Петербурге издательства «Сирин». Его в октябре 1912 года основали Михаил Иванович Терещенко и его сестры Пелагея и Елизавета (первая была на два года старше брата, вторая — на два года младше). Безусловно, толчком явилось тесное общение с Блоком. Он принимал самое непосредственное участие в подготовке программы издательской деятельности.

«Учредительное собрание» состоялось на квартире у Ремизова, а обосновался «Сирин» на улице Пушкинской, 10. Две небольшие уютные комнаты с широкими оттоманками и глубокими креслами сразу же стали не просто помещением редакции, но своеобразным клубом единомышленников. Обитые красным сукном стены часто бывали первыми слушателями новых поэтических работ уже признанных мэтров и литературной молодежи, свидетелями дружеских споров и философских размышлений.

Почти каждый вечер, начиная с пяти часов, сюда приходили и оставались порой до поздней ночи Блок, Ремизов, Сологуб, Пришвин, часто приезжавший в Петербург, реже — Брюсов, Бальмонт, Белый, неизменно бывали Михаил Иванович и сестры. Так продолжалось все три года существования «Сирина».

Издательство ориентировалось на «классику» символизма и, по мнению Александра Александровича, должно было помочь оздоровлению литературной атмосферы, дать писателям возможность «работать спокойно». «Сирин» выпустил несколько сборников сочинений ведущих поэтов и три альманаха. В них, в частности, увидел свет роман Андрея Белого «Петербург», названный принципиально новым типом прозаического повествования и одним из высших достижений русского символизма.

Издательство заключило договор с Валерием Брюсовым на 25-томное собрание его сочинений и успело выпустить I—IV, XII, XIII, XV и XXI тома. Планировалось издать новое собрание Блока, но оно не вышло в связи с закрытием «Сирина» в 1915 году — шла первая мировая война.

«Я его люблю», — записал Блок в дневнике о Терещенко. Эту любовь не смущали миллионные капиталы друга, ей не мешали шесть лет разницы в возрасте. Из письма Блока Ремизову: «Сейчас сижу и жду Михаила Ивановича, который вечером поедет в Киев. Уже два дня мы не виделись с ним». Какая грусть и тоска в этих коротких строчках! Как много они говорят!

В 1919 году, вспоминая минувшее, поэт писал: «Мы с ним в свое время загипнотизировали друг друга искусством. Если бы так шло дальше, мы ушли бы в этот бездонный колодезь; Оно — Искусство — увело бы нас туда, заставило бы забраковать не только всего меня, а и все; и остались бы: три штриха рисунка Микеланджело; строка Эсхила; и — все; кругом пусто, веревка на шею».

Но не ушли, не могли уйти, ибо в России случилось то, что случилось, и последние слова Блока — о том времени. О времени, не давшем до конца реализоваться этим двум ярчайшим личностям. Блок ринулся в революцию — и надорвался. Терещенко вместо искусства довелось заняться политикой, о которой он раньше не хотел и слышать.

Ну а пока это роковое время не наступило, он оставался в искусстве.