Александр Глаголев (Часть 2)

«Нашу семью, т. е. моих родителей и меня с братом, — вспоминала Магдалина Алексеевна Глаголева-Пальян, — выселили из этого дома, наверное, в 1930 году. Бабушка в это время находилась при смерти — у нее было тяжелейшее воспаление легких. Выселение их с дедушкой было приостановлено. Бабушка, когда приходила в сознание, просила привести детей, т. е. нас. Не желая огорчить ее, ей не говорили, что нас выселили. Наконец, бабушка поправилась. Как только она выздоровела, их выселили тоже, забрав дом под детский сад. Дедушка тогда поселился в клетушке, как он говорил, «келии», отбитой досками от притвора в церкви великомученицы Варвары (теплый храм при церкви Святого Николая Доброго в здании колокольни, которая сохранилась до нашего времени). Бабушка жила где придется. Ее прописала домовладелица на Кожемяцкой улице. Она уходила чаще всего ночевать к ним. 

У дедушки было много книг, и после выселения их перенесли к бабушкиному брату на Десятинный переулок возле Гончарной улицы. Там у него был коровник. Михаил Петрович (мамин брат) держал ферму, был профессором-ветеринаром, и когда коровник после революционных событий опустел, туда были снесены эти книги (и «Труды Духовной Академии» в бумажном переплете). Пол был там цементный, очень чисто. Позже к нам от дяди Михаила (бабушкиного брата) пришел дворник и сказал, что сын Михаила Петровича лишился квартиры. Валентин Михайлович, тоже ветеринар, был выселен из своей квартиры-дома на территории зоопарка, где он работал, и дядя поселил его сперва в свою квартиру, а после того, как книги убрали, переделали это помещение на жилище. Тогда папа с Горбовским, другом, всю ночь возили книги в нашу квартиру и рассовывали их под кровати, в гардеробе и повсюду, где только можно. 
Мы с папой, мамой и братом после выселения стали жить в глубоком сыром подвале на улице Кудрявской, затем переселились в старый двухэтажный дом по улице Дегтярной №24″.
В семье помнили о самом первом аресте Александра Глаголева. Это случилось в 1931 году. Полгода священника продержали в Лукьяновской тюрьме. Однако выпустили за отсутствием улик. Рассказывают, что однажды следователь, увлекшись разговором со священником, сказал ему: «Вы мне задали больше вопросов, чем я Вам». Причем, по словам Магдалины Алексеевны, «дедушка это делал не из-за скрытого желания войти в контакт со следователем, а просто из-за доброжелательного отношения к человеку вообще». 
Александр Глаголев никому не отказывал в помощи, по свидетельству близких и друзей, в любое время дня и ночи он спешил на помощь. Тут же оказывал и материальную помощь. Деньги, которые к нему приходили, он щедро раздавал, даже в другие города посылал. Александр Александрович был истинным бессребреником и христианином, никогда не впадал в менторский, назидательный тон. Многое прощал, очень снисходительно относился к людям, к их слабостям. Молитва его была настолько вдохновенной, что он буквально преображался, молясь. От лица его исходил какой-то свет. Люди, которые общались с ним, прихожане ощущали эту какую-то особую духовную силу… 
Очевидно, что карательная машина НКВД поставила своей задачей уничтожить самых умных, самых образованных и самых талантливых пастырей Церкви. В 1930-е годы в застенках тюрем, в колониях и на поселениях скончались десятки тысяч самых лучших представителей Церкви, тех, кого именуем мы «солью земли». 

В 1934 году власти начали разрушать храм Николы Доброго. За Глаголевым установили слежку. Александру Глаголеву, арестовав вторично в 1937 году, инкриминировали ни много ни мало, а «активное участие в антисоветской фашистской организации церковников». 
1937 год — не 1931-й… Никаких свиданий с родными и близкими, никаких ответов на любой вопрос о судьбе арестанта, которому, как стало известно уже в 1980-е годы, было определено «содержание под стражей в спецкорпусе киевской тюрьмы».
Вот что вспоминает Магдалина Алексеевна: «В 1937 году полностью сбылось предсказание Ф. М. Достоевского: «Если Бога нет — все дозволено». 17 октября 1937 года арестовали (17 ноября 1937 года расстреляли) священника Михаила Едлинского, друга дедушки, который служил в Набережно-Никольской церкви с дедушкой вплоть до ареста». А в ночь с 19 на 20 октября 1937 года, еще до рассвета, «черный ворон» подкатил к жилищу Александра Глаголева. «Мама, — продолжает Магдалина Алексеевна — по всем инстанциям ходила сама, всюду называя себя дочерью о. Александра Глаголева. С ночи записывалась на прием к следователю, прокурору. Выстаивала в очередях для посылки денег. Это тоже являлось тестом: если деньги в тюрьме принимают, значит, человек еще находится здесь, на месте.