Прекрасные и коварные киевлянки (Анна Ахматова) часть 1

Аня Горенко родилась в Одессе. Но до 16 лет она прожила преимущественно в Царском Селе, выезжая лишь на лето в Севастополь. Впрочем, уже в пятилетнем возрасте Аня впервые «встретилась» и с Киевом: тогда ее родители прожили здесь целую зиму в гостинице.
По воспоминаниям, той зимой маленькая Аня с сестренкой Рикой (Ириной) много времени проводили в киевских парках, куда их водила няня. Очевидно, на месте сегодняшнего стадиона «Динамо» тогда выступал бродячий цирк или зверинец, и там с девочками произошло страшное приключение. Они сбежали вниз с горы и попали в загородку с медведем. Анна Андреевна через полвека так вспоминала об этом: «Ужас окружающих. Мы дали слово няне скрыть событие от мамы, но маленькая Рика, вернувшись, закричала: «Мама-мишка-будка-морда-окошко!».
А возле Мариинского дворца с Аней произошло другое событие, которое можно считать символичным. Она нашла булавку в виде лиры, и няня сказала ей: «Это значит, ты будешь поэтом».
Однако по-настоящему киевский период жизни Ани Горенко начался лишь когда ей исполнилось 17 лет. За год до того жизнь девушки резко изменилась: семья ее родителей распалась. Из-за сложных обстоятельств Анне в августе 1906 года пришлось переехать в Киев и поселиться у своей кузины. В Киеве Аня училась в последнем классе гимназии.

Прекрасные парки, которых было так много в Киеве, привлекали Аню в пору ее юности. Но в целом шумный торговый город был так не похож на любимые Анины места. Ее душе были близки парадный и таинственный Петербург, тихое величавое Царское Село. А Киев чуткой девушке кажется суетным и мещанским.
Спустя десятилетия Анна Андреевна вспоминала: «Я не любила дореволюционного Киева. Там ведь много было богачей и сахарозаводчиков. Они тысячи бросали на последние моды, они и их жены. Моя семипудовая кузина, ожидая примерки нового платья, целовала образок Николая Угодника: «Сделай, чтобы хорошо сидело…». Ахматова признавалась, что в молодости была несправедлива к Киеву, потому что жила там трудно и не по своей воле. Но с годами, по словам Анны Андреевны, Киев часто всплывал в ее памяти.
Недавно опубликованы письма Ани Горенко к ее дяде Сергею фон Штейну, написанные в киевский период. Не рассчитанные на посторонних людей, эти страницы тоже очень много говорят о незаурядной личности, какой была Аня в юные годы. Вчитаемся в эти строки юной девушки:
«Все праздники я провела у тети Вакар, которая меня не выносит. Все посильно издевались надо мной, дядя умеет кричать не хуже папы, а если закрыть глаза, то иллюзия полная. Кричал же он два раза в день: за обедом и после вечернего чая».
«Денег нет. Тетя пилит. Кузен Демьяновский объясняется в любви каждые пять минут».
«Слишком мы разные люди. Я все молчу и плачу, плачу и молчу. Это, конечно, находят странным, но так как других недостатков я не имею, то пользуюсь общим расположением».
«Летом Федоров опять целовал меня, клялся, что любит, и от него пахло обедом».

Читая эти строки, словно бы перекочевавшие со страниц Чехова, удивляешься, что Ахматова всю жизнь не любила именно творчество Чехова, чем и шокировала всякого интеллигентного собеседника. Видимо эта странная неприязнь вызвана необычайным родством мировоззрений, «общностью печали» двух великих литераторов. А одноименные заряды, как известно, отталкиваются…
Сохранились и воспоминания Аниной одноклассницы Веры Беер. Судя по этим воспоминаниям, Аня Горенко постоянно находилась в задумчивом и как бы отрешенном состоянии. Но в то же время она уже тогда умела несколькими словами поразительно верно определять сущность человека.
В воспоминаниях Веры Беер есть такой эпизод: «Киевская весна. Синие сумерки. Над площадью густо, медленно расходится благовест. Хочется зайти в древний храм святой Софии, но ведь я принадлежу к „передовым“, и в церковь мне не подобает ходить. Искушение слишком велико. Запах распускающихся листьев, золотые звезды, загорающиеся на высоком чистом небе, и эти медные торжественные звуки — все это создает такое настроение, что хочется отойти от обыденного. В церкви полумрак. Народу мало. Усердно кладут земные поклоны старушки-богомолки, истово крестятся и шепчут молитвы. Налево, в темном приделе вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно, тонкая, стройная, напряженная. Взгляд сосредоточенно устремлен вперед. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она не дышит. Сдерживаю свое первоначальное желание окликнуть ее. Чувствую, что ей мешать нельзя. В голове опять возникают мысли: „Какая странная Горенко. Какая она своеобразная“. Я выхожу из церкви. Горенко остается и сливается со старинным храмом. Несколько раз хотела заговорить с ней о встрече в церкви. Но всегда что-то останавливало. Мне казалось, что я невольно подсмотрела чужую тайну, о которой говорить не стоит».
Киевские храмы Ахматова упоминала в стихотворениях несколько раз. Пусть большинство этих стихов не относятся к самым удачным ее творениям. С первых же киевских стихов Анна часто приписывает своей лирической героине чувствования этакой загрустившей грешницы, ненавистницы, колдуньи-ворожеи, детоубийцы. При этом сама выпуклость ахматовской печали (да и непременно соседствующие с печальными мыслями «положительные» пейзажные образы) выявляют, что все ее «ненависти» и «проклятья» — это гипербола, сознательный «перегиб». Если можно так выразиться, «тонкое преувеличение» некоторых «нехороших» мыслечувств, искушающих, наверное, каждого человека.