Великий пожар 1811 года (Часть 2)

Огонь уничтожил более двух тысяч домов, магистрат, двенадцать церквей и три монастыря. Опустошение было столь велико, что посетивший в те дни Киев флигель-адъютант Вольцоген предлагал разместить на месте выгоревшего дотла Подола армейский лагерь, а на месте порта на Днепре построить пристань для канонерских лодок.

Современники считали пожар 1811 г. одним из самых трагических событий в истории города. В рапорте первого директора Киевской гимназии Я. С. Мышковского в виленское попечительство он назван величайшим бедствием, внезапно постигшим Киев, «третьим от основания этого древнего города и первым со времен Батыя». «Зарево, – писал он, – ночью можно было видеть на расстоянии более 100 верст». Другой очевидец, известный историк города Николай Закревский (1805-1871), назвал пожар Подола «зрелищем необыкновенным и ужасным».

По одним источникам, огонь появился «в третьем квартале в избе сапожника возле Днепра», по другим – за Вознесенской церковью, в глухом «Ивченковом переулке» (в районе теперешнего Хорива переулка), в доме, сдаваемом купцом Ивченко для постоя солдат, которые в то утро отправились на учение на Оболонь.

Самое подозрительное в пожаре 1811 г. было то, что, как только вспыхнула первая усадьба, огонь, как по сигналу, показался во всех концах Подола. Когда «любопытные, – пишет Н. Закревский, – устремились к тому месту, где впервые вспыхнул пожар, они почти в одно время услышали со всех колоколен несчастные известия и тогда же увидели страшный огонь в четырех или пяти противоположных концах города».

Иначе говоря, город был подожжен одновременно со всех сторон. И сразу же по Киеву разнесся слух о диверсии. Многие, по свидетельству Н. Закревского, говорили, будто в начале пожара полиции удалось схватить несколько диверсантов, «поджигавших дома киевлян посредством зажженного трута, скоропалительных свечей (бумажных трубочек с порохом) и других удобно возгорающихся веществ». Это свидетельство появилось спустя полстолетия после описываемых событий. В печати тех лет о поджигателях и диверсантах ничего не сообщалось. Однако в частных и деловых письмах, дневниках эта тема обсуждалась довольно активно.

В упомянутом уже письме Мышковского в виленское попечительство находится целый ряд тщательно замалчиваемых в печати подробностей.

Оказывается, еще задолго до беды в городе ходили упорные слухи о готовящихся поджогах. Многие им не верили и вспомнили о них только тогда, когда вспыхнул Подол, а вслед за ним и Печерск. «Во время самого еще пожара, – пишет Мышковский, – разнеслась молва о странном предсказании от разумной или глупой головы, но, конечно, не от доброго сердца (т.е. от самого злоумышленника) об имеющих быть вскорости больших пожарах, ни один благоразумный человек не верил в справедливость этих слухов, но, как на несчастье, показался огонь на Печерске. Сгорело там только 4 дома, но сказка так укрепилась и объяла таким ужасом мысли и сердца обывателей, что они начали выбираться из домов (уже на самом Печерске), укладывать вещи и искать спасения в погребах и в поле. Наиболее знатные лица и на нашей улице (теперь – Липской) просили у местных властей, чтобы им было разрешено спрятать движимость в здании гимназии (Кловском дворце), наиболее безопасном от соседнего огня».

Предположения Мышковского о диверсии находят подтверждение в «Дневниках» митрополита Серапиона. После того, как сгорел Подол, отмечает он, начали полыхать дома на Липках, Печерском форштадте и в самой цитадели.

Диверсии на Печерске сочетались с элементами психологического террора. Агенты маршала Даву стремились посеять панику среди местной администрации. 14 июля, пишет владыка, сгорел дом войта Г. И. Рыбальского (1745-1813) на Форштадте (на теперешней Рыбальской улице). 28-го вспыхнул «правый со въезда корпус» Царского дворца, в котором жил генерал-губернатор Милорадович. Более чем через месяц после подольского пожара, 16 августа «горел дом зятя коменданта Массе Корта близ дома ген. Бухгольца. На другой день в том же доме горел другой флигель». 17 августа огонь уничтожил дом графа Самойлова напротив Царского дворца и склады военной аптеки. В то же время на Кудрявце сгорел старый митрополичий дом, переоборудованный под военный госпиталь.

И наконец, самое загадочное сообщение из дневника митрополита Серапиона: 19 августа Печерск «был весь день наполнен горячим дымом, что дышать было трудно, и вдали мало что видно». Киевляне так и не узнали, что в тот день горело у военных на Печерске. Возможно, диверсанты пробрались в саму цитадель крепости и зажгли военные склады. А там было чему гореть! По дошедшим до нас сведениям, там хранилось 20 тыс. пудов пороха, 2 миллиона ружейных патронов, 43 тыс. четвертей муки и 2 тыс. – круп, 65 тыс. пудов соленого мяса, 5 тыс. лопат, 3 тыс. мотыг и кирок, тысяча топоров и прочих припасов.

О серьезности диверсии в крепости говорит тот факт, что через три дня в Петербург отправили 8 арестантов, подозреваемых в поджогах, и еще 6 человек остались под следствием в самом городе.

Летом 1811 г. киевляне были втянуты в странную ситуацию: войны еще не было (вернее, официально она не была объявлена), но Киев уже отбивался от натиска неприятеля.

Нечто подобное происходило и в иных местах Украины. Во время своего путешествия Федор Глинка видел многие опустошенные огнем города и села. Какое-то время он терялся в догадках о сути происходящего, но после разговора с глазу на глаз со своим бывшим начальником в Киеве окончательно убедился в справедливости слухов о французских диверсантах. Писать об этом в журналах не полагалось. С Францией еще продолжали дружить. И все же в одном из опубликованных писем к своему брату, издателю «Русского вестника», Ф. Глинка называет имя виновника постигших Украину бед, имя французского маршала Даву:

«Никто не помнит такого жаркого лета. Пожарам нет числа: каждую ночь с которой-нибудь стороны рдеет небо. В одном месте горят слободы, в другом пылают стога и скирды сена. Там, на краю горизонта, сгорают леса и пламя льется рекою. Во многих местах горят поля, и земля на один аршин глубиною выгорает. Случается, что огонь, растекаясь по степям, подходит к селениям и зажигает их.

Не один Киев; сгорает Бердичев и Житомир, горит Волынь и Малороссия. Здесь, в Киеве, загораются многие домы, еще не достроенные: горят те, в которых печей совсем не топят; и такие строения занимаются огнем, в которых вовсе нет печей.

Все это подает повод к разным догадкам и сомнениям. Полагают, что есть поджигатели, что они составляют особого рода секту или тайное общество, что выпущены они из Польши, из герцогства Варшавского, где наперсник Н (Наполеона], злобный Д(а)ву, готовит во мраке молнии для поджигания священных градов России».