Великий пожар 1811 года (Часть 4)

Но, увы, бороться с молвой бесполезно! Даже подметая улицы полицейской метлой, «разоблачитель» французских поджигателей нисколько не уронил себя в глазах горожан. Его сказ о поджигателях переходил из уст в уста. И вскоре вновь попал на страницы полицейского протокола, но уже в улучшеном и украшенном многими яркими деталями варианте.

На этот раз источником сведений о происках диверсантов оказался беглый барабанщик киевского гарнизона Павел Гродский. Попав по какому-то нехорошему делу в руки полиции и опасаясь наказания за дезертирство, молодой авантюрист решил покаяться в измышленных грехах и, не найдя ничего лучшего, рассказал полиции нечто подобное истории Моленко.

Пожары в Киеве, утверждал П. Гродский, устраивались неким польским генералом Пашковским. Никто его никогда не видел, но, по словам информатора, это был воистину дьявол во плоти, полусумасшедший фанатик, поставивший перед собой цель собрать не менее четырех тысяч диверсантов и разбойников, создать из них вооруженный корпус и двинуть его на города и села Восточной Украины. «Для разминки» Пашковский сжег уже Умань, Тульчин, Бердичев, Киев и еще какие-то города.

Генерал походил на бесноватого фанатика, мечтавшего утопить в огне и крови целую страну. Он имел типично бесовскую неуловимую и ничем не примечательную внешность. Ездил по Украине «русскою повозкою, накрытою и некованою (т.е. на простой телеге),на паре буланых коней, из коих одна на передние ноги белокопытная».

При этом в показания Гродского вкралось одно очень существенное противоречие. Генерал Пашковский, уверял он, не только жег города, но и грабил население, передавая добычу какому-то купцу, состоявшему с ним в сговоре. И этим он сильно смахивал на обычного бандита-добытчика, но отнюдь не на фанатика. Впрочем, в полиции никто тогда не обратил на это внимания.

Нелепые россказни Гродского произвели на полицейское начальство большое впечатление. Оно поверило в реальность генерала Пашковского и не стало докапываться до подноготной самого арестанта. Дело поступило на рассмотрение высшей инстанции – в следственную комиссию генерала Ф. Ф. Эртеля, присланного царем в Могилев для борьбы с агентами маршала Даву. Хорошо подвешенный язык вызволил Гродского из рук полиции, но, увы, легче ему от того не стало. Бедный барабанщик еще не знал, какие сюрпризы преподносит талант его обладателям! Выслушав Гродского, генерал Эртель признал в нем самого что ни на есть настоящего диверсанта Даву и определил его в ссылку в Сибирь. Не помог ему даже добрейший граф Милорадович, уверявший Эртеля, что он отлично знает беглого барабанщика, что он бездельник и плут, пустой и ни на что не способный малый.

Упомянутый уже исследователь киевской старины Орест Левицкий считал историю с беглым гарнизонным солдатом анекдотической. В своем прекрасном очерке киевской жизни перед нашествием Наполеона он приводил ее как пример шпиономании, охватившей Киев в 1811 г. При этом ему почему-то не приходило на ум, что все эти моленки, гродские и прочие городские болтуны были очень близки к истине и знали о французских поджигателях гораздо больше, чем историки позднейших времен.

На эту мысль наводят «Записки» волынского помещика Яна Охотского, изданные в Петербурге в 1874 г. польским писателем И. Крашевским (1812-1887) и почему-то до сих пор не привлекшие внимания любителей и исследователей киевской старины. Вот уже 200 лет они ломают головы над загадкой Великого пожара 1811 г., а ответ, как говорится, всегда был у них под рукой.

Охотский подробно рассказывает о своих связях с французской разведкой. Пишет о диверсионной группе, располагавшейся в конце 1810 года в его имении Галеевке под Житомиром. Называет имена и дату ее переброски в Киев. В этом отряде поджигателей состояли сын генерала польской службы Карвицкого, жених дочери Охотского Антон Мощинский и капитан Янишевский, пробравшийся в Россию из герцогства Варшавского нелегально под видом украинского казака. Хозяин имения опасался доноса, но выставить диверсантов из дома не мог, поскольку часть его имений находилась по ту сторону границы, где обосновался его французский приятель генерал Савоини.

После Святок 1811 года заговорщики, наконец, покинули Галеевку. Охотский облегченно вздохнул, но осенью 1812 года Мощинский снова напомнил о себе, прислав письмо из тюрьмы, куда угодил по уголовному делу. Требовал денег на подкуп полиции и судей. В случае отказа угрожал донести в комиссию генерала Эртеля, кто прятался от русских властей в Галеевке зимой 1810 г. Не известно, чем могла бы закончиться эта история, но после победы русских войск на Березине и изгнания французов из пределов России царь Александр поспешил объявить «амнистию для всех поляков, замешанных в политических проступках». «Нас, – с облегчением замечает в своих «Записках» Охотский, –  уже не могли ни требовать к ответу, ни судить, если бы и были какие подозрения».

И все же Охотского постигло возмездие за злодеяния его сообщников в Киеве. Его дом взлетел на воздух от взрыва того самого пороха, от которого сгорело, возможно, не одно строение на Подоле и Печерске.

Наделяя капитана Янишевского «сподручным материалом», генерал Савоини не поскупился, и после отъезда диверсантов в Киев на чердаке Охотского остался «про запас» целый сундук французского пороху. Спустя какое-то время после войны в доме возник пожар. И все могло бы кончиться благополучно, если бы не это опасное наследство маршала Даву.

Взрыв в Галеевке, разнесший на куски старый притон поджигателей, стал последним аккордом трагедии, разыгравшейся на Подоле летом 1811 г. И хотя открывшиеся позже военные действия обошли наш город стороной, провидению было угодно, чтобы именно киевляне оказались на передовой линии еще не объявленной войны и чтобы они первыми глянули ей в лицо сквозь огонь и дым городских пожарищ.